Вечорница. Часть 1 - Елена Воздвиженская
– Помолимся с вами, литию прочтём! Ну, айдате, миленькие, пойдёмте.
Катя, гостившая по случаю майских праздников у бабули с дедом, обулась и радостно сбежала с крыльца. Сегодня особенный день – Радуница, бабуля говорит, что оно от слова «радость», у всех усопших нынче праздник, отпускает их Господь на землю, с родными повидаться.
Радоница она навроде как Пасха для усопших. И вот слетаются души ранним утром, лишь только первые лучи солнца коснутся земли, на погосты, усаживаются возле своих могилок, стоят у памятников и крестов, у ворот кладбища, с надеждой вглядываясь вдаль – придут ли их родные сегодня? Свидимся ли?
Бабуля говорит, что иногда души принимают птичий облик, оттого и пшено приносят люди на могилы, рассыпают для птиц угощенье.
В этом году Радуница выпала на начало мая, всё кругом было зелено и солнечно, берёзки уже выпустили первые свои клейкие листики, под окнами в палисаднике проклюнулись первоцветы – сиреневые и жёлтые, баба Уля разрешила Кате сорвать несколько, чтобы взять с собой.
Позавчера ходили они с бабой и дедом на могилки, убирались, подкрасили свежей краской кресты, ограды и скамейку, избавились от прошлогодней травы, на столик свежую клеёнку прикрепили. Красиво стало, чистенько! А вот сегодня уже в гости к усопшим пойдём, сегодня убираться нельзя, праздник потому что.
К смерти у Кати было особое отношение, видимо привитое бабушкой и дедом с ранних лет. Они не боялись смерти, в деревне раньше не принято было разделять жизнь и смерть, относиться к смерти как к неизбывному горю, нет, смерть была частью жизни, одни рождались, другие умирали. У каждого свой срок.
– Смерть не конец, – всегда говорил дед маленькой Кате, – Может даже напротив, она лишь начало. Экзамен к настоящей жизни – вечной.
Однажды, будучи дома, в городе, Катя услышала разговор двух женщин в очереди в хлебном.
– А Валька-то, ты представляешь, с сыном припёрлась, вот дура, кто ж детей таскает на такие мероприятия, – громким шёпотом сказала первая женщина.
– И не говори, нашла развлечение для ребёнка. Неужто оставить было не с кем?
– Вот погоди, пожалеет она ещё, что дитя привела на покойника глядеть, как бояться он начнёт. Ну и что, что покойный ему дядька родной? Всё равно испугался небось малой. Ненормальная Валька.
– Нет, – поддержала вторая, – Я никогда своих детей на похороны не таскала. Вот вырастут, тогда пусть и ходят, успеют ещё.
Катя слушала и недоумевала, до того удивительным казалась ей сама тема их разговора. Она никогда не боялась смерти и мертвецов. Живя у бабушки с дедом до семи лет, а позже приезжая к ним в деревню на каникулах, нередко приходилось ей быть свидетельницей и даже участницей похорон и никогда не испытывала она ужаса, видя гроб с телом покойного, сидя за поминальным столом рядом с бабушкой, или же на кладбище, когда все бросали по горстке земли на крышку гроба и пели «Святый Боже».
Катя помнила ту особую торжественную тишину в доме, куда приходили прощаться с усопшим, тихие разговоры, воспоминания о том, каким был человек, какие дела добрые после себя оставил. И для каждого усопшего находилось доброе слово, даже когда умер Юрка-алкаш, никто не помянул ему винопития, а вспоминали какие он замечательные ворота делал односельчанам, как ребятишек любил и всегда их угощал карамельками из кармана.
Нет, Катя совершенно спокойно относилась к смерти, наверное, даже не по-детски мудро и уважительно. Спасибо за то бабе Уле и дедушке Семёну.
И на кладбище она любила бывать. Здесь было Царство тишины и покоя. Душа наполнялась умиротворением и какой-то светлой печалью, которая не томила сердце, а раскрывало его навстречу любви, состраданию и вере – настоящей, пламенной, вечной.
И вот сейчас шагали они по зелёной тропке к деревенскому кладбищу. Ворота были широко распахнуты. Все здоровались друг с другом, поздравляли с праздником и спешили к «своим» могилам.
Баба Уля расстелила на столе скатёрку, разложила нехитрое угощенье – мёд в блюдечке, белую лепёшку, кулич, крашенные яйца и зелёный лук, выращенный на подоконнике, компот в голубеньком кувшинчике.
Катя тем временем подошла к крестам, подержалась за каждый, «поздоровалась», так с детства учила её баба Уля.
– Как за крест возьмёшься, так они и услышат, что ты к им пришла. Обрадуются. Всегда, как на кладбище бываешь, надо за крест подержаться.
Дед поставил лампадку на стол, баба Уля надела очки и начала читать молитвы. По небу плыли лёгкие белые облачка, с дерева на дерево порхали птицы, жужжали пчелы в высокой траве на старых могилках и Кате казалось, что сотни ушей слушают сейчас эту молитву, и сотни глаз смотрят с любовью на пришедших к ним в гости, невесомой вуалью обнимая гостей за плечи.
Как закончили читать, разложили на могилках угощенье и сами сели за стол. Сидели долго, не торопясь ели, разговаривали, вспоминали, вздыхали, улыбались и даже немного всплакнули.
Солнце начало припекать, на дворе наступил полдень.
– Чай пойдём? – спросила баба Уля Катю и деда.
– Пойдём поманеньку, – ответил дед, – Жарко стаёт.
Катя собрала со стола мисочки и кувшин, свернула скатёрку, сложила всё в сумку. И они двинулись к выходу. Уходили с кладбища они самыми последними.
Почти у самых ворот с боковой дорожки, скрывавшейся в кронах деревьев, вышла молодая семья – жена, муж и девочка лет двух, сидящая у папы на руках. Девочка что-то лопотала по своему и Катя, уже вышедшая было за ворота обернулась на её милый лепет.
Обернулась и остановилась, замерев в изумлении – кроха, глядя за папину спину, махала кому-то невидимому ручкой и радостно смеялась, а потом отправила звонкий воздушный поцелуй. На кладбище никого не было.
Лишь тёплое дуновение ветерка пронеслось по тропинке и обняло Катю со всех сторон бережно и ласково, будто прощаясь до следующего года.
Чаруса
Дождь моросил целый день, небо затянуто было низкими тучами и не видать было никакого просвета в бесконечной дали унылого серого цвета.
– Лужи пузырятся, – сказала баба Уля, сидя у окна и выглядывая во двор, – Это уж верный знак, что не скоро ещё дождь закончится. Ишь сколько их.
Катя тоже выглянула. На поверхности луж и правда надувались и лопались пузыри, будто земля дышала.
– Он уж с ночи зарядил, – сказал дед, – А коли к утру не перестал, то значит до заката будет лить.
На улицу выйти сегодня не представлялось возможным. Акбай забился в свою конуру и не показывал даже носа, наверное, свернулся там, на старом ватном одеяле, зарылся носом в солому и спит.
Катя тоже иногда забиралась внутрь конуры, она была просторной, жаркой и пахла шерстью. Акбай был рад гостье, садился рядом и начинал искать блох в Катиной шевелюре, тыкаясь носом в волосы и небольно покусывая зубами несуществующих паразитов.
После этих процедур Катя вылазила из конуры в таком виде, словно пролетел ураган. Бабушка ругалась, всплёскивая руками:
– Батюшки мои, опять надо переплетать! Неугомонная!
И после усаживала Катю перед собой и собирала непослушные лохматые космы в красивую косу, перевязанную внизу синим бантом.
– Бабуль, а расскажи страшную историю? – попросила Катя.
Бабушка отмахнулась было:
– Да ну тебя, всё бы тебе страхи слушать!
Но через некоторое время, взяв в руки дедовы штаны, давно требующие починки, и усевшись с ними у окна, где было посветлее, раздобрела и примирительно спросила приунывшую Катю:
– Про чарусу я тебе сказывала али нет?
– Нет, – обрадовалась Катя, предвкушая новую историю.
– Ну дак слушай коли. Про болота наши ты уж знаешь, много там чуднОго случается, да и то – сколько там разной нежити обитает, и Кикимора, и Водянихи, и Анчутки, черти такие, но самый-то главный среди них это, конечно, Болотник. Он уж там хозяин, все его слушаются.
Так вот Болотник этот, он хитёр очень, чего только не выдумает, чтобы человека погубить да в трясину заманить. Может старцем седовласым прикинуться и к людям
